Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
— Люди говорят: на богоявленье иней — жди обильного года, — проговорил Георгицэ, когда они возвращались из церкви.
— Так считают, — согласилась мать. — А вот для нас теперь нет ни радости, ни обилия.
Глаза парня опечалились. Все веселые праздники зимы были в этом году омрачены.
— Подготовьте с Митрей сани, — сказала Витория. — Набей их сеном; положим и мешок ячменя для коней. Утром едем в Пьятру.
— А пробьемся ли, матушка?
— Попробуем. Попытка не шутка, спрос не беда.
— Конечно, — уныло согласился он, огорченный тем, что не плясать ему на завтрашних игрищах.
— Сестра попляшет вместо тебя, — продолжала горянка, следя за сыном краем глаза. — И твоим зазнобам скажет, что положено, а мы будем делом заниматься.
«Матушка — истинная ворожея, не иначе, — размышлял потрясенный паренек. — Мысли читает».
Дойдя до дома, он тут же хмуро направился к хлеву и отвел в сторону пару пегих коней — они дружно шли в упряжке. Высыпал им ковш ячменя и стал отдирать репейники, застрявшие в гривах и хвостах. Потом пододвинул ногой сани под верхнюю дверцу сеновала. Все это проделал сам, без Митри, так канители будет меньше. Да и хорошо думалось при этом о многих вещах, которыми он в малолетстве тут владел. И речка с омутами принадлежала ему. И тропки, что вели в малиннике или — повыше — в черничники, когда он по доброй воле увязывался за отарами. И сказки, услышанные вечерами в овчарне, когда на лесной опушке полыхает костер и пляшут в нем языки пламени. Он научился подманивать в сумерках рябчиков и горных козлов. Обо всем напомнил сенный дух, пахнувший летом и детством. Растаяло все, как тает этот сенной дух в морозный день. Впереди невеселая пора, тяжкие хлопоты. Отец, по всему видать, пропал в дальней стороне — не иначе, его погубили разбойники. Непосильным бременем наваливалась на его молодые плечи забота о хозяйстве. Да и мать теперь другая. Все время супится, колючая какая-то сделалась, точно еж.
Когда он вошел в горницу, Витория, сидевшая у печи, подняла голову.
— Не угрюмься, сынок, — для тебя теперь восходит солнце.
«Что она хотела этим сказать?» — размышлял он, но вслух ничего не сказал.
— Читаю тебя, будто книгу, хотя сама-то не больно грамотна, — продолжала женщина. — Пойми, сынок: забавы твои кончились. Приспело время показать, что ты настоящий мужчина. Иной опоры нет у меня, и рука твоя нужна мне.
Слезы дрожали в ее голосе. Георгицэ почувствовал что-то вроде жалости, но так и не смог подыскать подходящего утешения.
На второй день, в субботу, только проглянуло солнце, они надели тулупы и пустились в путь. День был погожий, но дорога трудная. Зимник не был еще накатан. Кони старательно уминали снег. Потом Георгицэ пришлось сбросить тулуп и достать из-под сена деревянную лопату. Это было настоящее единоборство: Георгицэ почувствовал вдруг, как растут в нем сила и ожесточение, и не успокоился, покуда не расправился с сугробом, словно с живым существом. Взглянув на мать, он увидел, что она улыбается, и понял: вот тот ответ, который он не нашел вчера. «Женщины похитрее нас, — размышлял он, берясь опять за вожжи, — и куда речистей; а мужики хоть и поглупее, в деле надежней». Потом вспомнил: и это — слова матери.
Лишь к полудню они пробились к берегу Бистрицы. Переправились по ледяному настилу: на той стороне шла к городу накатанная дорога. Потом свернули к монастырю и добрались туда к вечерне. В сиянии свечей монахи, склонив головы, усердно молились под звуки песнопений. Службу божью правил старец монастыря архимандрит Висарион.
Георгицэ остался на дворе — укрыть лошадей. Горянка скинула тулуп у храмовых дверей; в кожушке, неслышно касаясь постолами ковра, быстро зашагала к алтарю. Остановилась у иконостаса. Истово крестясь и земно кланяясь, она шептала слова мучившей ее догадки. Потом, подойдя к подсвечникам, вынула из платка и поставила восковые свечи. Плат же, в золотых мотыльках, она понесла к главной иконе монастыря, перед которой собиралась излить свою печаль. Сквозь свечную гарь на нее глянула святая Анна: горянка склонила колени и облобызала руку святой. Смиренно понурив голову, поднесла иконе плат с завязанной в одном из уголков серебряной монетой и шепотом поведала ей свою тайну. Поведала и про сон и попросила ответа. Словно израненная жертва, обращала она всю скорбь души к святой, окропляя слезами поднесенный плат. Затем поднялась и, будто слепая, тихо подошла к левой двери алтаря и стала смиренно ждать, скрестив на груди руки и низко опустив голову.
Вдруг она услышала мягкий голос. Кто-то звал ее. У алтаря она увидела преосвященного Висариона. Она преклонила колена и поцеловала край его облачения. Он опустил руку на ее голову. То был ветхий, иссохший белобородый монах.
— Святой отец, я пришла за советом. И спросить хочу… — шепнула Витория.
— Ты помолилась святой Анне?
— Помолилась.
— Подожди, — сказал отец архимандрит.
Она застыла в немом ожидании.
Окончив службу, старец велел ей идти за ним. Она поднялась по ступеням настоятельских покоев и некоторое время ждала в высокой палате, уставленной мягкими диванами, столами и дорогой утварью. «Отец игумен все равно что большой боярин», — одобрительно подумала она, но сесть не смела.
Вошел отец архимандрит. Спросил, откуда она. Вспомнил, что видел ее однажды с мужем в обители.
— Весной, святой отец, мы приехали с ним сюда, когда овцы наши на равнине занедужили. И святая Анна помогла. А теперь посоветоваться хочу насчет мужа. Пропал он у меня. На святого Петра поехал купить овец, и до сих пор его все нет.
Она рассказала отцу Висариону все, не скупясь на слова. А он слушал, тихо качая головой. Усталость брала свое — его клонило в сон. И все же он благосклонно внимал ей.
— А властям дала знать?
— Властям? А где они? У нас ни примаря, ни жандарма нет. Одному отцу Дэнилэ попечаловалась. А теперь вот явилась поведать свою беду святой Анне.
— И правильно поступила, голубушка. Святая Анна замолвит словечко у престола всевышнего. А ты тем временем поезжай к земным властям в Пьятру. Зайди в полицию, к префекту и расскажи им все, пусть проведут дознание.
— Понимаю, — ответила Витория. — Что ж, можно и к ним поехать. Только вся моя надежда — на других.
VI
Она провела бессонную ночь в комнатенке под игуменским покоем. Сперва долго беседовала с женщинами, приехавшими из дальних
